Все слова, слова, слова... На днях сказала слишком много, и это обернулось неприятностями, сегодня пропустила звонок и не смогла сказать и услышать то, что хотела. Как много (всё?!) зависит в моей жизни от слов. ... Пусть нет ответа: с осенью глухою Я вежлива, покорна и тиха. Пусть сыплется межзвездная труха Сквозь сито нежеланного покоя.
Но вдруг поймешь- случится же такое!- Что не она, а ты была глуха, И примешь ритм октябрьского стиха, Отстукиваемый рукой сухою
На тыльной стороне твоей руки. И каждый знак легчайшего касанья С пробелом равнозначащим тоски Сольются в полноводное звучанье.
А луч сквозь мёд медлительной реки Уста закроет сладостью молчанья...
Вдруг вспомнила, что мне снилось сегодня (так редко запоминаю сны): мёд. Самый разный, белый, желтый, коричневый, прозрачный и непрозрачный, я разливала его в бутылки, банки, миски и плошки и раздавала. (Откуда я его брала, было не видно. А тёк он так красиво, медленно, светился на солнце, было радостно. ) И сама ела- мой мёд был белым и густым, как каша, и- удивительно- помню, что пах орехами. Я все удивлялась: что за странный такой мёд? Вкусный был...
Дурная привычка подгонять время. А я-то думала, что избавилась от нее. ... Гулкий стук- словно яблоки оземь- предвещает приход октября. И предчувствий упрямая озимь Может, падает в почву не зря. Что сейчас нагадает нам осень, проводя золотые круги? То глядит она солнышком в просинь, то в ненастье не видит ни зги...
Warning- Вальгрен! или Вагонные споры. Мысли по поводу Карла-Йоганна Вальгрена, автора "Личного дела игрока Рубашова" и "Удивительной любви чудовища". Он очень талантлив, этот автор. Это приятно, особенно потому, что философия его мне не близка- не будь таланта, вовсе незачем было бы читать. А так- увлекательное получилось путешествие. Приятно было поговорить с умным попутчиком, зная при этом, что на ближайшей станции он выйдет, а я поеду дальше. Первое, что бросается в глаза при чтении его книг, что человек этот с завидным и наводящим на печальные размышления упорством уничтожает любое счастье, которое только возможно в его мире. Герой вальгреновской "Удивительной истории любви" вспоминает изречение : "Счастье- сон, страдание- реальность." Если отталкиваться от сего принципа, этот шведский сказочник- суперреалист. Ему нравится дарить своим героям счастье- "счастье, о котором нельзя и мечтать, счастье, превзошедшее многократно... самые неправдоподобные фантазии". Но только для того, чтобы немедленно его отобрать. Эркюль Барфусс ищет потерянную возлюбленную на протяжении тринадцати лет и доброй половины книги, для того, чтобы их единственный счастливый год был описан на пяти листах. Рубашову повезло больше- десять лет безоблачной радости- и целая глава. Потом в обоих случаях это счастье теряется и герои мучаются неимоверно, учась с этим жить. Для любви не названа цена...(с) То, что счастье в обоих случаях основано именно на взаимной любви, наводит на мысль, что автору в этом как-то не очень везет. Тут мне неожиданно вспомнилась госпожа Новодворская, доказывавшая на полном серьезе, что быть счастливым- пошлость, ограниченность и вообще предательство,- в то время, как вся страна в слезах... Кстати, очень показательно, что Вальгрен выбрал на роль олицетворенного европейского XX века русского человека. И взял эпиграфом слова Мандельштама- "век мой, зверь мой..." (хотя странное местоположение эпиграфа- до аннотаций- наводит на мысль о руке редактора). Никакой другой народ не внес в историю ХХ века такого непомерного вклада. Второе, что тяжело дается при чтении- это изобретательность и старание, с которым автор описывает процесс мучительства, насилия и его последствий. Я понимаю это так: Вальгрен считает, что человек в европейской цивилизации (а книги, понятно, обращены именно к этой публике) настолько закоснел в своем благополучии, что заставить его что-то понять можно только причиняя ему боль. И старается, очень старается. В "Рубашове" читателю приходится отмахиваться от оторванных при взрывах частей человеческого тела, вытирать с лица брызги крови и то и дело замирать от всегда сбывающегося предчувствия, что дальше- хуже. "История любви" помягче, но садистские сцены все равно играют важную роль. Третье (на третьем месте, традиционно, самое важное)- то, что в философии Вальгрена нет четких различий между добром и злом. А иногда и вовсе различий нет- больше того, декларируется, что Бог и дьявол- есть одно и тоже, он, этот загадочный конгломерат, живет в человеческой душе и сам удивляется, на какие взлеты и мерзости она способна. Это не только идет вразрез с христианским мировоззрением, но и с мировоззрением европейцев вообще: наш мир- мир дуализма, противоположных, борющихся друг с другом сил, черного и белого, и "Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы". Вот именно за этот моральный дальтонизм булгаковскому фиолетовому рыцарю пришлось шутить гораздо дольше, чем он мог бы предположить... И еще раз я перехожу на личности,- у автора какая-то глубоко личная неприязнь к служителям церкви. Невольно задумываешься, то ли человек в очень религиозной семье родился, то ли встречал каких-то неправильных священников в детстве, но есть в его текстах прозрачный намек на какой-то комплекс в этом отношении. Связи с Булкаговым в "Рубашове" очевидны- вплоть до сцены с летающим автомобилем (тут еще начинает напевать Борис Борисыч: "моя смерть ездит в черной машине..."), есть там и незадачливый конферансье, и неприятное сочувствие той силе, что хочет зла, но совершает благо. Еще есть невероятно забавная скорректированная цитата Пушкина: говоря о Петербурге, Вальгрен заявил, что Петр собирался "отсюда править Балтикой", и не "отсель грозить... шведу". Очевидно, шведу это показалось неудобоцитируемым... Или на шведский изначально так переводили? И, напоследок, когда Карл уже вышел из вагона (или только отлучился на время), о его сравнении с Зюскиндом. Сравнения, по большей части, вообще- чушь, потому что основаны на каких-то внешних, часто совершенно случайных, совпадениях. Так и здесь. У "Парфюмера" и "Удивительной истории чудовища" практически нет точек соприкосновения, кроме хорошей продаваемости и псевдоисторического (или популярноисторического) материала в основе. И мне не кажется, что книга Вальгрена умнее, чем Зюскинда. Зюскинд-то, пожалуй, копнул куда глубже- и в отношении проблемы таланта среди посредственности и связи таланта и общечеловеческого в личности, и в отношении истоков и смысла любви и страсти. (По ходу писания подумалось- есть, есть одна важная связь этих текстов: во взаимоотношениях их создателей с языком. Кто-то сказал, что для писателя самые главные отношения в жизни, главная любовь,- это роман с языком. Так вот, и Зюскинд, и Вальгрен всячески этой любви стараются изменить. Не устраивает их подобная моногамность. Зюскинд заменяет вторую знаковую систему на эфемерный язык запахов, а Вальгрен открещивается от вербального общения в пользу чистого обмена мыслями, не замутненного переводом на материальность слова. И, опять-таки, Зюскинд в этом пункте ведет: его разработанная теория запаха куда более нова, чем со времен античности обсуждаемые связи мира идей и плоскости языка. ) И совсем напоследок, P.P.S., у меня ведь еще лежит вальгреновская "Женщина-птица". И, похоже, наш вагонный разговор со странным шведом еще продолжится...
Ребенок: — Вот ты знаешь, что раненых животных нужно добивать, чтобы не мучились? Я, настороженно: — Да, и что? — Просто рассказываю... в "Биониклах" был лев раненый, и тоа ( х.з., кто это, не спрашивайте меня) решил его добить. Из жалости. Так вот- битва длилась три дня, и лев победил...
Вербальное восприятие жизни + замедленная реакция. Когда-то давно я читала книгу о холодном оружии... Почти ничего не помню, только про один непальский нож , который бросают как бумеранг и он летит, вращаясь, была такая байка: метнул воин это оружие в противника, а тот рассмеялся и сказал: "Ты промахнулся". "Сначала попробуй повернуть голову",- возразил ему воин. Вот и у меня, черт возьми, так- фраза была сказана, я сначала смеюсь, а позже поворачиваю голову- и она летит с плеч. И это при том, что чаще всего никто не хотел меня ранить.
А вот кто знает, что сегодня- День российского флага? И я бы не знала, если б выставку на работе не ставила, а между тем ему (дню) уже пятнадцать лет. Флагу, понятно, немного больше, он был изобретен при Алексее Михайловиче для того, чтобы было что повесить на первый на Руси большой (голландский, по лицензии) корабь. При Петре Алексеевиче сей триколор был флагом российского торгового флота... Запомнить порядок цветов на нем мне всегда помогала следующая мнемоническая техника: с одного края- белые, с другого- красные, а между ними- голубые, потому что страдают, бедняги, от обеих сторон. Плохо у меня с патриотизмом, плохо, плохо... И гимна нового я не знаю. И учить его не буду. Довольно того, что старый прибит к моей голове гвоздями. Помню, лет одиннадцать-двенадцать назад в лагере- уже не пионерском, а т.н. оздоровительном, мы, вожатые, на линейке спели под старую новую музыку старый советский гимн. Единодушно так, единогласно, не из верноподданических чувств, а в память о своем детстве в бывшей стране. Детки были в шоке. Гимном их страны тогда была песня "Дым сигарет с ментолом"...
счастье игрока Рубашова Главный герой "Личного дела игрока Рубашова" продал душу дяволу. Не за деньги, не за женщину, не за власть- за возможность быть единственным игроком, который играл с чертом просто ради игры. И, чем черт не шутит, может быть, даже выиграл. Но он, само собой, проиграл. А инфернальная зона, оказывается, была переполнена уже тогда- в самом начале прошлого века. И поэтому Рубашов осужден на вечный ад на земле. Вот только- что в этом плохого, если ты бессмертен, неуязвим, да еще можешь зарабатывать деньги таким непыльным (для бессмертного) способом, как игра в русскую рулетку на спор? И ему прет удача, деньги начинают делать деньги, он женится на любимой женщине, которую совсем было потерял, забирает мать из богадельни, мирится с братом, становится меценатом и благотворителем, достойным и уважаемым членом общества, и вследствие всего этого- счастлив, счастлив безмерно, безмятежно и бесконечно. И вот тут-то всему и приходит конец. Заболевает ребенок, сходит с ума жена, наступает разорение и- равнодушие к тому, что впереди. Потом все дорогие люди- мать, жена, сын,- уходят вовсе. И становится понятно, что былое счастье нужно было только для того, чтобы осужденный прибыл на место отбытия наказания, потому что настоящий ад- не баня с пауками, тесная и душная вечность, и не мрачный покой первого круга для тех, кто не заслужил света, но не заслужил и мучений, а вот это- смотреть, как твое счастье утекает... даже не водой сквозь пальцы, а кровью, и знать, что ничего с этим ты поделать не можешь... Страшно.
Попалась мне под руку книжка. Карл-Иоганн Вальгрен, "Личное дело игрока Рубашова". И так как среди скандинавов шведы мною, в литературном смысле, наименее окучены, да еще книга на русском материале, я решила ее посмотреть. Посмотрела аннотации. Все сравнивают автора с Зюскиндом, причем на это у самого автора весьма здоровый и оптимистичный взгляд: "Меня сравнивают с "Парфюмером" Зюскинда... Я, конечно, польщен этим сравнением, но оно все же поверхностное, и большого значения ему я не придаю. Мой роман и более толстый, и, я думаю, более умный." Ну не прелесть ли? Начала читать. Кажется, отзывы повесили на книжку- на другой роман... Ничего общего пока с "Парфюмером" нет. Скорее уж можно сравнить с нашими "Мастером и Маргаритой". Написано резво и чертовщиной пахнет. ОК, читаем дальше...
Стихи- ужасно странная штука. В них неизменно есть нечто стихийное. На каком-то моменте они начинают диктовать тебе, а не ты- им, их... Просто пытаешься поймать волну, на которой они звучат- и не потерять ее до тех пор, как удастся что-нибудь расслышать. И существует она вне зависимости от тебя.
Там сонное солнце склоняется, тень задевая, Сереющим севером счастье мое укрывает. Там ветер свежеет- слова берега забывают, Сбиваются с курса, а птицы сбиваются в стаи.
Туда по звучащим лучам, истончась, попадаю И хлебные крошки на землю уже не кидаю- Зачем, если может быть, вовсе меня не бывает? Мое отраженье на блики волна разбивает.
А "здесь и сейчас" в этом ветре- как мачта и рея, Крест-накрест. Держись, вдруг судьба твоя станет добрее?
Весь путь и полет в колебанье струна собирает,- И встречную часть наполняет собою вторая.
Я слушаю: капли на стеклах, успенскую темень, Там ланьим копытцем по камушкам цокает время...
тропинка через темный лес Под тяжестью света упали пушинки семян, ладонями ветра свернулись в летучий клубок, который ведет через лес, сквозь белесый туман туда, где теряется вес и сдвигается срок.
Там темные тропы раскинуты сетками вен, и, в прошлое вкопан, растет в неизвестное миг; я вижу границу, глаза закрывая меж стен деревьев, а листья-страницы мне дарят язык.
Там тени со светом ведут потайную игру, таятся ответы и страхи теснятся в груди. ...Теряясь в тумане и блесткой дрожа на ветру, клубок меня манит к кому-то, кто скрыт впереди.
*** из первого дня августа увидеть зиму- сквозь невидимый взгляд, сквозь ненайденные двери- белую на белом: полях письма, стене дома, облаках рядом
она смотрит назад, повернув зеркальце- сквозь синеву, сквозь скрипичную скважину- в такой далекий, такой счастливый, совершенно невозможный сегодняшний день
Наконец вышла в петербургском издательстве Симпозиум "Тишина" ( "Тихая девочка") Питера Хёга. В интернет-магазинах я ее почему-то не нашла. И питерцев у меня знакомых нет. Книжка и до нас, конечно, дойдет, но так не терпится увидеть ее поскорее... Да, и "Смиллу" они переиздавать собрались. Прекрасно, а то ее уже нигде не найдешь.
околокинематографическое, глупое Увидела в избранном ролик к "Врагу общества", в нашем переводе изящно превратившемся в "Джонни Д." Мы с Лисой, проходя мимо афиши, думали, что это посвящено Дж. Деппу, чья физиономия просматривалась над названием. Удивительно по-дурацки у нас переводят названия фильмов. Оказалось, что это- про Джона Диллинджера. Надо же, я ведь про него совсем забыла. А в глухие бандитские девяностые он был для меня кем-то вроде Робин Гуда. Что-то неотразимое кроется в отрицательном обаянии. Сволочь, которая умеет галантно себя вести и не лишена мозгов, будет неизменно и походя разбивать женские сердца, и тем успешнее, чем более- сволочь. К тому же мне никогда не нравились Бонни и Клайд, которые, несмотря на свою гнилую романтику, убивали почем зря. А умный Джонни, разрабатывавший свои "операции", как военные вылазки, учтиво относившийся к пожилым леди в захватываемых банках и изрекший про шизофреническую парочку, что они "дискредитируют саму идею" грабежа, на их фоне смотрелся героем. Именно поэтому, на мой взгляд, он и был объявлен в Америке "врагом номер один". Одно дело бороться с человеком, котрого все ненавидят и охотно выдадут полиции, и совсем другое- с "героем" и "легендой". Тогда я, конечно, не видела его портретов. И, глядя теперь на злобное лицо в глазами, как терка, понимаю, как глупо романтизировать подобных личностей. Впрочем, всегда понимала. И Робин, наверно, тоже был староанглийским гопником с благородными замашками. Но все-таки, мне кажется, что Джонни не убили тогда, из-за ревнивой бабы. Что он сбежал и закончил свои дни куда позже, в кресле-качалке, под шорох кукурузных полей в какой-нибудь занюханной Оклахоме, в поселке на четыре дома и бензоколонку, где он, бывало, пил пиво с шерифом и ворчал про раньшие времена. Интересно, почему романтизм так густо замешан на криминале? "Разбойники", растудыть их в качель...